Ящик с червями — важная часть не только угла, но и окружающего пространства. Его избегают видеть и случаем занесённые сюда медсёстры и высокопарные суетливые аыы. Но ящик есть. И он прекрасен.
К ящику можно будет подойти вечером, пока надобности заглядывать туда не возникает. Да и ронять грязные всполохи дневного света во влажный уют червячного рая необоснованное кощунство. Нет, пока что ящик останется закрытым. Пусть стоит, слегка гудит теплообменниками и увлажнителями.
Если прислушаться, то сквозь работу автоматики можно услышать, как слегка шуршит наполнение. Чуть скребётся кутикулой сегментов по стенкам, шевелит субстрат. Стоит задержать дыхание, как становятся слышны керамические постукивания и скрежетание из крошечных фаринксов.
Белое будет бегать. Поэтому, видимо, суетливый хлыщеватый аыы, сверкая фасетками пронёсся мимо, пошевелил флагеллами было, но передумал и понёсся куда-то дальше. Туда ему и дорога.
Пятно грязного, желчного света вдумчиво ползло по плиткам, подло и жестоко выжигая всё на своём пути. Он него пахло несносными колебаниями и безысходностью. Тем не менее, была от этого антигномона насущная польза. Обесцвеченный след на плитках уже переломился в своём изгибе, движение ускорилось, скоро пятно ускорится попытается выбежать прочь, но как всегда потускнеет почти у самого жерла двери. Будет время. Время подойти к столу, открыть ящик, погрузить свои пальцы во влажный субстрат, дать гуминовых кислотам впитаться в шершавый эпителий, чтобы отслоить потом от себя сухое безразличие дня.
В ожидании чуть звенели нервы, кажется была какая-то пища, какие-то процедуры, но это не так важно. Важно другое, но позже. Наконец, трубки под потолком сдавленно булькнули, помещения начинали готовиться к наступлению ночи, или чего-то похожего. Воздух поменял консистенцию, стал чуть гуще. И без того чуть слышный компрессор смолк, ближайшее время теплообменник будет пассивен, можно будет слушать и слышать шелест, хруст и щелчки. До самых сумерек.
Когда пятно снова не смогло добежать до жерла, когда началась ночь, мерно звеня ключами вошла чуть пыльная медсестра. Усталая, сухая, озоновая. Проволочки её детекторов чуть щёлкали статикой, испуская стайки синеватых вспышек. Сероватая в сумерках патина стенок аритмично дрожала. Пространство газового детектора пустовало уже давно, там поселилась колония краснотелок. Она привычно проверила дисплеи над латунными краниками подачи жидкостей и газов, постучала по стеклу на манометре, после чего поправила халат и неспешно поскользила дальше. За изгибами хорды коридора о чём-то спорили два аыы.
Наконец, когда смотровые щели окончательно перестали сочиться ядом дня, в пространство втёк Вторичный. Он богато мерцал скрипучей мембраной, довольно поляризуясь в разгорающемся освещении. Следом за Вторичным чинно следовала ватага прихлебателей. Кто-то натужно тащил на себе рулоны плёнок, кто-то тянул охапки трубок. Самые мелкие несли с собой элементы крепления.
Этикет предписывал покинуть капсулу рекреатора, что пришлось сделать. Суставы, такие отвратительно выпуклые и невыносимо громкие, попытались было предательски зафиксироваться в статичные положения, но путём небольших усилий их удалось наставить на путь истинный. За время извлечения и наладки прихвостни успели собрать из трубок и плёнок трёхногое кресло. К моменту касания Вторичного оно уже успело расправиться и натянуться, а рядом рос трубчатый скелет стола.
Когда кресло заняло своё место у стола, а тело заняло удобное положение в кресле в обобщённый суетливый шорох вгрызлись мерные щелчки. Старый аыы грузно вступил в пространство и навис над происходящим, как скала над морем. Шунты его трохантеров пахли йодом, пока красноватые трубки освещения мерцали в фасетках. Недвижно он следил за тем, чтобы прихлебатели покинули пространство действия. Органическими здесь могут быть только участники.
Когда ватага впиталась в зажерловый мрак, из под хитона Вторичного выехала логистистическая ячейка с архаичным модульным роем. Четырёх-, шести-, восьмиугольные модули неторопливо соединялись в ассиметричные, почти бессмысленные фигурки, карикатурные, словно свита злодеев. Нет, прихвостней карикатурных злодеев.
Прихвостни закончили самодеяние и замерли. Плёнка на раме стола в свете катодных ламп казалась настолько чёрной, словно была не поверхностью, а границей небытия. Латунные рукоятки скальпелей словно висели над всепоглощающей сингулярностью, а не лежали. Вторичный подогнал вакуоль с алюминиевым чехлом к поверхности и с бульканьем исторг его из себя. По нему шла нетерпеливая рябь. Аыы взял чехол, прижал коготками к эмподию, нервно дёрнул мандибулами. Настало время действовать.
Сначала выключить оросители. Потом чуть прибавить подогрев снизу. Черви просты, но не лишены благородства, их нельзя заставлять, но можно слегка поторопить с принятием решения. Пока статистика и термодинамика медленно способствовали возникновению градиента популяции, прихвостни закатали одежду и прижали скарификаторы к ещё не погрубевшим участкам кожи.
Судя по щелчкам, лезвии скальпелей покинули футляр и заняли своё законное место. Субстрат в ящике отчётливо шуршал и пах прелой листвой. Прихвостни ждали, Вторичный рябил так, что становилось неловко. Когда шуршание перестало быть сугубо нутряным можно отключать нагрев и открывать. Пальцы погружаются в смесь органических и керамических гранул. Прихвостни начинают скоблить эпителий, чуть царапая и кровавя кожу. И вот из субстрата выглядывают черви. Лёгкий кивок и прихвостни рассыпаются на модули, которые обратно загружаются в ячейку, пока руки погружаются во влажный и тёплый субстрат. Хитиновые радулы в маленьких фаринксах уже начинают дробить кожаные чешуйки. Даже невозмутимый аыы кажется наэлектризованным, что уж говорить о Вторичном, чьё дрожание уже скорее похоже на проявление похоти. Он совершенно развратно рябит. А судя по тому, как аыы отводит окулы — ещё и совершенно несдержанно поляризирует. Но всё это мелочи, пока прохладные щетинки касаются кожи.
Невозможно понять как долго это длится. Стены постепенно становятся всё более выпуклыми и приобретают ту особую цветность. Хага эре. Цлек тофш даам. Серебристость пульсиджабиорее. Лееда икикики тум. Тум. Тумпт. Шерх. Скви ичи дерелуджубдирее. Иси иси, акулуф. Кмизоала тнер хуу гаа нецтэ ыфоатроа. И так пока аыы не помогает вынуть руки из субстрата. Только один зацепился. Но длинный, словно, собственно, что-то длинное. Очень длинное, но короче руки.
Аыы аккуратно держит его коготками трёх рук (в четвёртой скальпель), пока несёт к столу. Вторичный отвратительно колыхается, скрипит своей мембраной, словно стробил какой. Кажется дальше будет лучше не надо смотреть.
Скальпель будет щёлкать, опять, по напряжённым кольцам, в поисках уязвимой и нежной щели сочленения, аыы будет качать максиллами, Вторичный будет трястись как желе на вибростоле, снова нервы, потом оранжевая струя из первого прокола, хруст рассекаемых колечек, влажные шлепки эпикутикулы о плёнку стола, алчное разделение тканей, так противно, каждый раз.
Уже из капсулы рекреатора будет видно, как аыы вытирает киноварные разводы на жвалах, а под сверкающей мембраной Вторичного разбегаются чёрные вакуоли. Но сил смотреть на это долго не будет. Последнее, что увидят глаза — свечение катодов на лампах. А дальше только вечность спасительной тьмы. Может даже не одна. До самого утра.
Snoose
