Колония, о которой пойдет речь, относилась к числу так называемых черных зон, где всем заправляет не ментовская администрация, а местные авторитеты из числа блатных и воров в законе. Остальную часть обитателей зоны составляли мужики и опущенные.
Поскольку все подобные учреждения устроены более менее одинаково, принято считать, что для нормального, стабильного порядка и избежания случаев беспредела, желательно, чтобы наиболее многочисленную касту в них составляли мужики. Наша зона, в общем-то, соответствовала данному правилу, за исключением того обстоятельства, что реальное положение мужиков не сильно отличалось от состояния опущенных. Разумеется, мужикам не приходилось выполнять совсем уж нестерпимо грязную работу, они редко становились объектами сексуальных домогательств со стороны блатных и даже имели право голоса. Большинство мужиков вполне устраивало то место, которое они занимали в этой иерархии, и, несмотря на то, что блатные откровенно презирали их и ставили в один ряд с петухами, некоторые мужики искренне гордились тем, что они мужики.
Примерно так и протекала жизнь на зоне до недавнего времени, и такой порядок вещей устраивал абсолютно всех, кроме наиболее обиженных петухов, которые изредка жаловались на царящую вокруг несправедливость другим петухам. Впрочем, ни мужики, ни, уж тем более, блатные, не обращали на эти вскукареки никакого внимания — в конце концов, кто из порядочных сидельцев станет всерьез прислушиваться к словам петуха? Такое в принципе невозможно, сами понимаете.
Все произошло внезапно. Один мужик, известный своей честностью и принципиальностью, к чьему мнению прислушивались многие арестанты, не боясь возможных последствий, начал сеять смуту в умах простых мужиков, рассказывая им о том, что блатные занимают свое привилигированное положение не по понятиям. Эти речи произвели на мужиков колоссальное впечатление, они стали пересказывать их своим сокамерникам, приводя еще более наглядные и шокирующие доказательства воровского беспредела. В зоне нарастали волнения.
Содержание этих речей всегда составляли одни и те же, казалось бы, очевидные для любого неглупого заключенного факты, оттого еще более странно, почему эти мнения стали обретать популярность только сейчас. Говорилось, например, о том, что воры занимают свое нынешнее положение лишь потому, что в прошлом занимались воровством в особо крупных размерах. Или о том, что воры, находясь на верхних ступенях иерархии, живут в более лучших условиях, чем остальные сидельцы. Разумеется, все мужики и петухи знали это всегда, однако многократное и повсеместное повторение этих избитых истин поднимало уровень всеобщего недовольства.
Честно говоря, предпосылки для недовольства все-таки были. Наглость и хамство блатных в последнее время стало как-то особенно бросаться в глаза, и даже наиболее преданные режиму мужики не могли этого не замечать. Вместо того, чтобы следить за порядком и соблюдением понятий у себя на зоне, блатные были увлечены какими-то терками с ворами, заправляющими в соседних тюрьмах. У своих мужиков все чаще стали отбирать полученные ими передачи, отбирать и читать полученные от родных с воли письма, препятствовали свиданиям. Несмотря на все эти бесчинства, мужики пока еще терпели, все больше сетуя на тяжелое время, которое когда-нибудь обязательно закончится.
Возвращаясь после изнуряющей работы в деревообрабатывающих цехах, все мужики расходились по камерам, сразу же валились с ног и обессиленные засыпали. Все обитатели колонии ложились спать рано, за исключением двух петухов, которые, порою, до самого утра засиживались за разговорами, предмет которых был неинтересен и непонятен для их сокамерников. Двух этих петухов особенно не любили: мужики за то, что они были крайне неисполнительны и при любой возможности избегали физического труда; опущенные же недолюбливали их за то, что эти двое, несмотря на свою петушиную масть, смотрели на своих соплеменников как-то высокомерно и даже с презрением.
Один из ночных разговоров этих петухов мне бы хотелось привести полностью.
ДИАЛОГ ДВУХ ПЕТУХОВ
— Основная ошибка наших мужиков и их главная беда состоит в неприятии ими собственного онтологического статуса и убежденности в том, будто они могут занять место блатных. Они слепо верят в то, что поднявшись по этой лестнице чуть выше и получив те богатства, которыми обладают нынешние воры, они сами смогут стать такими же ворами. Это нелепо хотя бы потому, что разделение заключенных на воров, мужиков и нас, петухов, так же естественно и эволюционно обусловленно, как и классовая дифференциация, наблюдаемая в семьях apis mellifera и у других представителей животного мира.
— Ты прав, но давай представим на миг ситуацию, при которой мужикам все-таки удается получить в свои руки власть в колонии. Разве наше с тобой положение от этого хоть сколько-нибудь улучшится? Простой пример. Вчера, возвращаясь с работ, я обнаружил, что у меня закончились сигареты, и решил стрельнуть одну у мимо проходящего мужика. Несмотря на то, что я был максимально вежлив в своей просьбе, мужик просто прошел мимо меня, будто я для него пустое место. Понимаешь, он даже нахуй меня не послал, а просто прошел, затягиваясь с таким видом, будто у него во рту Treasurer, а не ебаный Аполлон. В этот момент он имел пусть и незначительную, но все же власть надо мной. А представь, если эта тварь получит в свои руки абсолюную власть, — нет уж, лучше я останусь на стороне нынешних.
— Картина совершенно безрадостная, но я согласен с тобой. Только вот что следует делать нам, чтобы обеспечить для себя более менее сносное существование?
— А все очень просто. Нужно всего лишь следовать понятиям, установленным блатными. Если им хорошо, то и нам хорошо.
— Но постой. Разве ты не видишь, что блатные сами регулярно срутся между собой? А срутся они потому, что у них самих понятия разные. Вот поступаем мы, как ты предложил, по понятиям одних блатных, а другим это покажется настоящим беспределом.
— Тогда следует поступать в соответствии только с теми понятиями, которые разделяют все блатные.
— Хорошая идея, если бы не одно но. Ты путаешь природу явления и его оценку. Поступок считается соответствующим понятиям не из-за того, что его находят справедливым блатные. Напротив, поступок сам по себе является "по понятиям", и уже потому, что он является "по понятиям", его находят справедливым блатные.
— В таком случае, нужно поступать по справедливости. Хотя. Если поступок соответствует понятиям, то он является справедливым. Но не всякий справедливый поступок соответствует понятиям, ведь так? Нет, хуйня какая-то получается.
— Так или иначе, ради собственной выгоды мы должны делать то, что угодно блатным. Если блатным заебись, то, может, и нам что-то перепадет.
— Ситуация, которую ты описываешь, напоминает мне торги. Мы делаем хорошее блатным в надежде получить что-то хорошее от них в ответ, желательно в большем количестве. Но сам подумай, где мы, а где блатные. У них и так есть все, что только можно представить. К чему им наши подачки? Они для блатных что-то вроде бесполезных сувениров, необходимые лишь для того, чтобы мы могли в очередной раз продемонстрировать им свою преданность. А потом их возьмут и закинут на дальнюю полку.
— Именно. Но эти подачки, сама возможность их совершения, — это и есть единственное наше достояние и наше счастье в этом абсурдном мире. Мы обречены регулярно их подносить, не достигая никакого конечного результата. В этом и заключается экзистенциальный смысл нашего бытия.
— Блядь, ну что за глупости ты несешь? Экзистенциальный смысл, счастье — оставь это художественное говно маленьким девочкам. Нету никакого счастья, ни у нас, ни у мужиков, ни у воров. Вот ты ведь сам всю жизнь в петухах ходишь, никогда вором не был, но напридумывал себе какое-то счастье, которое, якобы, у них есть и которого ты лишен. С чего ты вообще решил, что оно есть, это счастье? На самом деле каждый находится на своем месте, ты вот нужнен для того, чтобы, как мы выяснили, подносить бесполезные подачки блатным. А потом ты просто сдохнешь. И твоя смерть, смерть петуха, станет последней жертвой, которую ты принесешь в этом мире.
Петухам было лень продолжать затянувшийся спор и они легли спать.
Snoose